WC (113): Айви Лоу

Айви Лоу много фигурирует в Каменном мосте Терехова; автор не любит ее, называет "безумной англичанкой", "легкомысленным мастодонтом"; смеется над "лошадиным лицом", над тем, что, встречая гостей, говорила: "Вот Бог, а вот порог". В упрек ставит всякое - что не вела хозяйство, не любила рано вставать, - но главное, что его, чувствуется, раздражает за ее равнодушием к мужу и его карьере - это отсутствие пиетета к нации и стране, в которые ее забросило, к вождям и масштабу истории. А она ненавидела политику, не имела ни малейшего намерения в нее вникать, ей было очевидно, что Сталин творит не политику, а чистое зло; не хотела разбираться в тонкостях общения с комиссарами и бюрократами - обращалась с ними по-английски, немного как леди Брэкнелл: хотя не испепеляла взглядом, но смотрела сквозь, требовала позвать управляющего. Конечно, русский писатель не может простить иностранцу неуважение к высшему плоду развития нации, номенклатуре (он и сам ведь с некоторой стороны ее часть, и со всех сторон ей подвластен). Говорят, что выживание Айви на протяжении полувека в советской России - одна из загадок истории; но, может быть, потому и выжила, что, как объясняет другой комиссар у Грэма Грина, принадлежала к "непытабельному" (untorturable) классу. Она опубликовала два романа в молодости, еще до встречи с мужем, и после этого всю жизнь мучилась писательским блоком: судьба дала ей литературный дар и уникальное положение в центре глобального циклона, но не забыла добавить иронический штрих. Айви боготворила английскую литературу, и весь жизненный материал вокруг (за который тот же Терехов отдал бы, наверное, правую руку) казался ей низким, недостойным взгляда, не то что пера. Много лет спустя, когда она вернулась в Англию в 1972-м, от нее с ножом к горлу требовали кремлевских мемуаров, а она переписывала раз за разом в сотнях вариантов тонкие виньетки из провинциального детства. Один раз еще в России написала для советской прессы мемуары о муже, "и теперь поняла, какая брехня все мемуары". Советская макулатура вызывала отвращение: "Шолохов? (В ужасе.) Нет-нет, мы такого не читаем." Любила из "новых" едва ли не одного Чуковского и дружила с ним, человеком без гнили. Он ее характеризовал совсем иначе, чем Терехов: "...был счастлив, что вижу Айви Вальтеровну, единственную, ни на кого не похожую, живущую призраками английской литературы XVIII, XIX и ХХ вв. Как она взволновалась, когда я смешал поэта Гаусмана с поэтом А. Е., участником ирландского возрождения. Как будто речь идет об ее личных друзьях! Сколько в ней душевного здоровья, внутреннего равновесья, спокойствия, как любит она и понимает [детей и внуков]..." Давала уроки английского и музыки московским и свердловским детям, жульничала, чтобы ее ученикам ставили пятерки (исправляла их ошибки в уже сданных контрольных). Писала компульсивно, но фрагменты, наброски, из которых почти случайно, видимо, иногда получались рассказы для "Нью-Йоркера". Впрочем, вскоре по экспатриации в дом на Софийской набережной, окнами на Кремль, подселили на время Оскара Фогта, приехавшего изучать мозг Ленина. Айви пожаловалась ему на писательский блок и попросила, чтобы он вылечил ее гипнозом. Очень хотела уснуть под его сеансами, но он сказал, что нет нужды, и так все получится. Накануне отъезда приказал, чтобы со следующего дня каждый день садилась за письменный стол мужа, пока тот на работе, и писала. 'But what makes you think that I am a writer at all?' - 'Ihre ganze Wegen.' И она села за стол, и осилила-таки свою странную книгу - вероятно, первый советский детективный роман (я не нашел ничего более раннего; Шейнин начал публиковать рассказы в тот же год, когда она дописала, 1928-й). Едва ли кто-то из советских ее читал, и невозможно предположить, что она читала Шейнина, поэтому остается допустить, что есть какой-то архетип советского детектива, в который она точно попала (тошнотный ужас, creepiness, не самого убийства, а окружающего быта и всей вообще действительности - то, что рушит концепт Достоевского, - и разгадка преступления, конечно, никогда не впечатляет, потому что не разгоняет окружающий морок). Одна выбивающаяся из гнетуще-поэтического строя нота задела при чтении: женщина говорит о другой типичная блондинка, и почему-то сразу ясно становится, что автор читала Аниту Лоос. По неправдоподобному совпадению наткнулся в интернете на книгу с дарственной надписью Аните, сделанной сорок лет спустя; и вложенные в книгу письма с Фрунзенской набережной в Нью-Йорк, вернувшиеся в Москву еще через пятьдесят. Ее английские переводы русских классиков издательство "Прогресс" (позже "Радуга") продолжало издавать еще десяток лет после того, как умерла сама Айви, "старая карга, упивавшаяся словами-стрелами".